Сидел Игара пять лет, от этого всего — лишь смутные воспоминания о житухе зоновской, беспокойной, да масса наколок. Приняв стакан на грудь, он оголял свой торс и приставал к народу, сидящему за столом.
— А ты знаешь, браток, каково на нарах — зимой под одной фуфаечкой? Да я всю жизнь не забуду.
Женщины, и в особенности девушки молоденькие, очень его жалели, а Игаре-бесу это как масло в лампаду. Тут он криком предсмертным исходился, бил себя кулаками по худой ребристой груди и делал вид, что хочет, тупой стороной ножа, вскрыть себе вены.
Обычно такие концерты кончались одинаково, как в хорошо отрепетированном шоу. Приходил его старший брат Шурка — клац в ухо Игарке, выльет на голову ему ковшик водицы холодной, закутает в тулупчик и оттащит в баньку — отлёживаться.
Пил бы вот так Игарка да буянил, но вот токмо приспичило ему жениться. А что, Игарка хоть хмырь и палёный, да всё ж было в нём что-то привлекательное. Ну дак вот, суббота подошла. Выпросил он у брательника брюки-клёш, зелёного цвета, надел тельняшку новую, да сверху спортивную курточку шерстяную. Зачесал свой чуб набок, обрызгал щедро себя «Шипром» и двинул к клубу. Танцы в деревне — это что-то сродни подпольной попойке с разборками, выламыванием штафетника и плюс попсовая музыка, вчера только с телека записанная. Куражится народ, гуляет, а чего народу-то нужно? Малость самую.
У Игарки-то планы совсем другие были: хотел он Дашу Сорочкину на медленный танец пригласить и потом гулять с ней пойти к речке. Хитрый он был, да и опыту поднабрался в своё время.
У клуба пылюка стоит, как туман над Темзой в час рассвета. Мотоциклы ревут, девчонки визжат. Это наши с белоярскими бьются. Не хотелось Игарке в чистом в эту перепалку лезть. Обычно он для таких вечеров надевал батькину мазутную робу и ботинки яловые.
Быстро наши боярских уделали. Трое остались лежать у своих мотоциклов. По законам деревенским технику никогда не трогали. Девчонки, ругаясь матом, стали выхаживать убитых. А все остальные ввалились в клуб на очередные буги-вуги. Вошёл Игара в фойе, пульнул в угол окурок папиросы, сплюнул через зубы, поздоровкался с парнями и шагнул в топочущий, дробный мрак танцзала. Любил танцы Игара, до зоны ни одного вечера не пропускал, даже на Новый год ему крокодила пластмассового подарили, за танцы оригинальные.
Первый круг он на полусогнутых прошёлся, лениво двигая руками и ёрзая головой, как негры делают.
Огляделся, приметил, где Дашка выкобенивается и юркнул в толпу. Откуда ни возьмись — кореш его старый, Леха-козырёк, вынырнул.
— Игорян, обожди, дело есть — пить будешь?
Игара его вполголоса послал, нет, дескать, дело важное — с девушкой нужно переговорить.
Козырек, как дурной, заорал:
— Так ты чё, Игара, теперь совсем не пьёшь?
Игара снова его послал, уже погромче.
А Лёха будто свихнулся, выдернул из рюкзака трёхлитровую банку браги, приложился и каким-то мерзким, визгливым голосом выдал:
— Я тебе, сука, нёс, а ты...
Банка — хрясь об пол — вся брага, густая и липкая, у Игары на клешах. Козырёк тут же в лоб получил и тут же сдачи выдал. Быстро все замелькало. Игара с Лёхой с детсадика вместе корефанились, да дружба только этим и проверяется. Кончилось всё скоро — прибежали завклубник с пьяными дружинниками и выперли их на улицу.
Сели они на брёвнышко под забором, поматерились вволю, закурили, а Козырь говорит:
— Херня, Игара, у меня дома ещё ведро браги стоит, пойдём.
Совсем уже стемнело, звёздочки на небе, молчит Игара, трезвый он и злой.
Кто-то подошёл к ним, Козырь рот раззявил и смотрит.
— Игорь, ты часы потерял, правда, стекло разбилось.
Батюшки-светы, Дашка стоит и Игаре часы протягивает.
— Не, Козырь, залей ты себе в уши свою бражку ушлую. Отвали Леха, видишь — у меня с девушкой свиданка.
Ничего Лёха не ответил, встал и, по забору, ушёл в темноту.