Её младшая сестра называла его «дядя панк». Благодаря детской непосредственности, это дурацкое сочетание слов приобретало определенный стёб.
Была весна, девчонки позалазили в свои короткие тугие юбочки. Всем чего-то хотелось. Одним — любви, другим — портвейна, третьим — славы звёздной. Чего ты хочешь, Егорыч? Покоя, чтобы лежать за камнями, на солнцепёке? Постоянства?
Э, врёшь, браток. Козлиная штука — это постоянство. Оттого-то мы так и бесимся, что постоянство нас одолело во всём. И эта бестолковая связь с Ладкой, как стакан водки. Жахнешь — и будто в омут с парным молоком нырнёшь. Очухаешься утром — и себя ненавидишь, в зеркало смотреть противно. Намылишь рожу хозяйственным мылом, смоешь вазелин и помаду со щек, отобьёшь от себя запах её духов — и будто легче. Ближе к вечеру припрётся Санька, с порога строя глазки и бережно прижимая к сердцу рюкзачок с бутылкой «портюхи». Как пароль замурлычит: «Весна — бляди.» А ты думал жизнь новую. Новая жизнь — она завсегда лучше старой. Эх, танк бы с плугом, чтоб границу распахать между старой и новой жизнью. Чтоб весь денёк, с потом и кровью, перерыхлить полюшко. Да нет же ни полюшка, ни танка с плугом. А есть, уже покрытый толстым слоем пыли, дипломат с тетрадками. Прошлое — не такое, а настоящее — перекособоченное. Нет, мама, я не идиот, просто жить хочется, как хочется. Ведь верим, что лучше будет всё в сто раз, хоть уже и расплевались, что будущего нет, а всё же надеемся, потому и пьём, потому и песни поём. А Ладка — стервь такая, пусть идёт, куда глаза её бесстыжие глядят.
Давай, мастер, зелени на экран, пора бы уже листикам вылазить. Жить жутко охота, чтоб не клянчить у мамы мелочь на кофе, да папашку-синяка не видеть месяца два. Ах, милое, вольное Ольгино. Мечта и сказка.
Апрель 1989 год